Внезапно Селима осенила блестящая идея. Замедлив свой бег, он порылся в мешке и вытащил оттуда украденный ультразвуковой молоток. Присев на склоне дюны, он настроил инструмент на максимальную мощность. Когда юноша скатился со склона, за его спиной раздался мощный взрыв, выбросивший в воздух тучи песка.

Жители деревни продолжали преследовать вора, громко крича проклятия и угрозы. Селим снова ускорил бег. Он падал и спотыкался, скользил в песке, но не выпускал из рук ультразвуковой молоток. Наконец он выбился из сил и остановился в распадке между двумя дюнами. Отдышавшись, он медленно поднялся на колени, потом выпрямился во весь рост и заковылял на следующую дюну.

– Приди, старый ползун! Я призываю тебя.

Он взял молоток так, как дзенсуннийские буддисламские священники берут священный гонг, созывая правоверных на проповедь. У следующей дюны он снова остановился и ударил по песку молотком, послав настойчивый сигнал зверю. Люди из деревни были уже близко, но он продолжал убегать от них все дальше и дальше в открытую пустыню. Преследователи начали колебаться, голосов за спиной Селима становилось все меньше и меньше.

Наконец Селим расслышал шелестящий звук, оповещавший о приближении гигантского песчаного червя. Преследователи тоже услышали этот зловещий звук и остановились в нерешительности. Все, как один, уставились на полосу вздымающегося песка на пути движения страшного животного, хорошо видимую в лунном свете. Постояв мгновение, люди бросились бежать к своему поселку так быстро, словно к их спинам приделали реактивные двигатели.

Смеясь и зная, что Буддаллах не выдаст его на поругание, Селим взобрался на гребень дюны и остановился там, глядя на убегающих жителей деревни. Червь приближался быстро, и, без сомнения, он бросится вдогонку за бегущими, так как они ритмично стучали по песку ногами, привлекая зверя к себе. Если Селим останется стоять неподвижно, зверь, конечно же, промчится мимо него.

Селиму очень не хотелось, чтобы зверь пожрал людей, которые гнались за ним только потому, что хотели отнять у него свою законную собственность. Он не хотел, чтобы они умирали из-за него. Это не могло входить в планы Буддаллаха в отличие от морального вызова.

Когда червь приблизился, Селим настроил молоток на минимальную энергию и начал ритмично постукивать по песку, приманивая червя: тук, тук, тук. Как и можно было ожидать, червь повернул к нему. Селим убрал молоток, достал нужное снаряжение и, пригнувшись, стал ждать.

Вдалеке, но лишь на половине дороги от своего селения, жители деревни остановились, чтобы удивленно посмотреть на Селима, чей силуэт отчетливо вырисовывался на фоне освещенного лунным светом неба. Селим стоял, ожидая приближения несущегося на него червя…

Взобравшись на зверя, Селим установил снаряжение, воткнул острую палку в плоть червя, закрепился веревками и порадовался, что он сохранил все свои трофеи и что никто не был убит. Он обернулся к пораженным изумлением людям, – которые черными тенями выделялись на фоне светлого песка, освещенного луной. Они видели, как он оседлал страшного пустынного демона, а теперь, управляя им, удалялся на нем в пески.

– Как плату за украденное у вас имущество я оставляю вам историю, которую вы долго будете рассказывать у своих ночных костров! – закричал он людям. – Я – Селим, Укротитель Червей!

Он был слишком далеко, чтобы люди могли расслышать его слова, но Селиму не было до этого никакого дела. Пока настало время только разбрасывать семена, а не время раскрывать свое имя. Отныне люди будут рассказывать не бредовые романтические стихи и петь не жалобные меланхолические песни о блужданиях предков, отныне деревенские жители будут рассказывать сказку об одиноком муже, который держит в повиновении песчаных червей.

Легенда о Селиме станет распространяться и обрастать подробностями, как зеленеющее дерево, пускающее корни и побеги среди песка, где оно – по всем законам – не должно выжить, но выживает.

* * *

Маленький Манион стал единственным светлым пятном в жизни попавшей в рабство Серены, огоньком, мерцающим в непроглядном мраке.

– Твой ребенок – это отвлекающее и отнимающее массу времени создание, – сказал Эразм. – Я не понимаю, почему он требует такого внимания.

Серена с нежностью смотрела в большие, широко раскрытые любопытные глазенки Маниона и с неохотой повернулась к роботу и взглянула в его зеркальную, ничего не выражающую маску.

– Завтра ему исполнится только три месяца. В этом возрасте он еще ничего не может сделать для себя сам. Он должен вырасти и всему научиться. За человеческими детьми надо ухаживать.

– Машины полностью готовы к работе, как только в них закладывают программу, – самодовольно заметил Эразм.

– Это многое объясняет. Для нас жизнь – это процесс постепенного развития. Без воспитания и без вскармливания мы не можем выжить, – сказала Серена. – Тебя никогда не воспитывали и не вскармливали. Думаю, что тебе следует подумать об улучшении условий, в которых воспитываются дети рабов в твоих бараках. Оказывай им больше внимания, поощряй их любопытство.

– Это еще одно твое предложение по улучшению всего и вся? Сколько еще этих разрушительных улучшений ты намерена мне предложить?

– Столько, сколько придет мне в голову. Должно быть, ты и сам заметил перемену в людях. Они сейчас кажутся более живыми после того, как ты проявил по отношению к ним минимальное сочувствие.

– Это ты проявила сочувствие, а не я. И рабы знают это.

С этими словами мыслящий робот сложил свою текучую маску в знакомое озадаченное выражение.

– Твой ум – такое сплетение противоречий, что остается только удивляться, как к концу дня твой мозг не плавится от перегрузки, особенно с таким ребенком.

– Человеческий мозг намного более устойчив, чем ты можешь себе представить, Эразм.

Серена прижала малыша к груди. Каждый раз, когда робот заводил свою песню о несносности ребенка, она начинала бояться, что он отберет у нее Маниона. Она видела похожие на клетки ясли, переполненные орущими детьми из низших каст. Хотя она сумела добиться от Эразма существенного улучшения положения бессловесных рабов, она не могла даже представить себе, что ее сын будет воспитываться среди них. Сейчас Эразм стоял возле скульптурного изображения меч-рыбы и наблюдал, как Серена играет с ребенком, греясь на жарком солнце. Мать и дитя плескались в искусственном бассейне, устроенном на высокой террасе, откуда открывался вид на покрытый белопенными волнами океан. Серена слушала рев прибоя и крики диких гусей, стая которых сейчас пролетала над ее головой.

Голенький Манион с радостным визгом плескался в мелком бассейне, неуклюже шлепая ручонками по воде. Робот предложил Серене тоже купаться обнаженной, но она предпочла надеть простой белый купальник.

Как обычно, Эразм внимательно смотрел на Серену и ее ребенка. Она же старалась не обращать на него внимания в те часы, которые были отпущены ей для пребывания с малышом. Она уже видела, насколько ее сын похож на Ксавьера. Но будет ли ее ребенок обладать свободой, сильным характером и решимостью до конца сражаться с мыслящими машинами?

Когда-то Серена мыслила исключительно глобальными политическими и военными категориями Лиги, но теперь ее интересы касались только безопасности ребенка. Теперь ее обуревали сугубо личные заботы, они были более конкретны и менее грандиозны. Она с удвоенной энергией продолжала работать в саду робота, чтобы заслужить награду – больше времени посвящать Маниону – и избежать наказания.

Робот, должно быть, понял, что теперь Серена находится у него в руках целиком и полностью. Он по-прежнему получал удовольствие от словесных споров с Сереной, но она очень неохотно выражала ему благодарность и признательность за те мелкие поблажки, которые он оказывал ей. Она ни на минуту не переставала ненавидеть своего тюремщика, но не выказывала ненависть, так как понимала, что Эразм держит в руках тонкую нить ее судьбы и судьбы ее ребенка. Глядя на выступающий подбородок ребенка и четко очерченный упрямый рот, она подумала о Ксавьере и его самоотверженности по отношению к своему долгу. Почему я не осталась с ним? Зачем мне надо было спасать Гьеди Первую? Почему я вообще не стала обыкновенной женщиной?