Агамемнон резко повернул к Вориану свое укрепленное на шарнирах тело.

– В самом начале нашего правления, когда у нас еще были человеческие тела, все мы прошли такой курс биотехнологического лечения, все двадцать титанов, точно так же, как ты, поэтому я хорошо представляю себе, какую боль ты при этом испытал. Нам надо было жить столетия, чтобы обдумать, как управлять исчезающими остатками Старой Империи. Даже после того как мы превратились в кимеков, это лечение помогло предотвратить распад и возрастную дегенерацию наших древних биологических мозгов.

Его механическое тело приблизилось к Вориану.

– Такое искусственное продление жизни – наш маленький секрет, Вориан. Лига Благородных порвала бы себя на части от зависти, если бы знала о его существовании. – Агамемнон издал свистящий звук, почти вздох. – Но берегись, сын мой. Даже такое усиление жизненной энергии не сможет защитить тебя от несчастных случаев или удара убийцы. Это, к несчастью, совсем недавно испытал на себе Барбаросса.

Вор наконец с большим трудом сумел встать на дрожавшие ноги. Он на ощупь отыскал конец водяного шланга, выпил немного воды и почувствовал, как успокаивается его бешеное сердцебиение.

– Удивительные вещи ожидают тебя, сын мой. Твоя жизнь больше не будет свечой, горящей на сильном ветру. У тебя будет время испытать многое, многое и очень важное.

Огромный кимек подошел к станку и, пользуясь сложной сетью искусственных конечностей и зажимов, торчавших из стены, присоединил к нужным разъемам выходы и входы проводов емкости с головным мозгом. Гибкие механические руки подняли емкость и поместили ее на хромированную подставку.

– Теперь только шаг отделяет тебя, Вориан, от исполнения всех твоих предначертаний, – произнес Агамемнон через настенный громкоговоритель, отделенный от его подвижного тела.

Хотя Вориан был все еще слаб и продолжал испытывать боль, он понял, чего отец от него ждет. Он поспешил к чистящим устройствам и дрожащими руками вставил силовые кабели в магнитные гнезда прозрачной камеры с мозгом отца. Казалось, что голубоватая жидкость наполняет мозг живительной энергией.

Стараясь восстановить утраченное чувство внутреннего равновесия и избавиться от вопиющего недоверия к тому, что с ним только что произошло, Вор приступил к выполнению своих обычных обязанностей и принялся чистить и полировать части механического тела своего биологического отца. Молодой человек с безграничной любовью смотрел на сморщенную, покрытую глубокими бороздами и выступающими извилинами ткань мозга, на древний разум, полный глубоких идей и трудных решений, столь ярко выраженных генералом в его обширных мемуарах. Каждый раз, перечитывая их, Вориан надеялся когда-нибудь лучше понять и постичь своего сложного отца.

Он не мог понять, зачем Агамемнон столько времени держит его в темноте и неведении – то ли затем, чтобы зло подшутить над ним, то ли затем, чтобы испытать его решимость. Вор всегда без колебаний примет все, что прикажет ему генерал-кимек, никогда не станет увиливать от его приказов. Теперь, когда все мучения остались позади, он надеялся, что ему удалось с честью выдержать испытание, которому подверг его суровый отец.

Вор продолжал терпеливо приводить в порядок механические части тела Агамемнона, когда тот вдруг спросил его тихо, почти шепотом:

– Ты что-то притих, сын мой. Что ты думаешь о великом даре, который ты только что получил?

Молодой человек мгновение помолчал, не совсем понимая, что он должен ответить. Агамемнон часто проявлял свой импульсивный характер, его иногда было трудно понять, но он редко действовал, не имея в голове далеко идущих планов. Вор мог только надеяться, что когда-нибудь поймет всю картину, весь вытканный отцом узор.

– Я благодарен тебе, отец, – произнес он наконец, – за то, что ты дал мне больше времени, чтобы я выполнил все, что ты от меня ждешь.

* * *

Совершенно одинаковые, идентичные девочки-близнецы выглядели спокойно спящими, лежа рядом друг с другом, как ангелочки, в мягкой, уютной постельке. Похожие на змей мозговые сканеры были введены в их мозг через маленькие трепанационные отверстия в своде черепа.

Обездвиженные лекарствами, введенные в наркоз и бесчувственное состояние, дети лежали на лабораторном столе в исследовательском корпусе виллы Эразма. Зеркальное лицо Эразма сложилось в нахмуренную маску, словно значительность выражения лица могла заставить его раскрыть тайну человеческого поведения.

Будьте вы прокляты!

Он не мог понять их поведения, он вообще не мог понять этих обладающих разумом тварей, которые создали Омниуса и удивительную цивилизацию мыслящих машин. Не было ли это просто счастливой случайностью? Чем больше Эразм учился, чем больше он узнавал, тем больше вопросов у него возникало. Неоспоримые успехи их хаотичной цивилизации приводили в полное недоумение разум Эразма. Он подверг анатомическому исследованию головной мозг тысяч представителей рода человеческого, начиная с блистательных интеллектуалов и кончая сумасшедшими. Он проводил анализ деталей и сравнительный анализ, пропускал данные через обладавший невероятной емкостью мозг Омниуса.

Но при всем том он не смог получить ни одного однозначного ответа на свои вопросы.

Нет двух людей, структура головного мозга которых была бы идентичной. Их мозги не одинаковы, даже если их воспитывали в одинаковых условиях или если они однояйцевые близнецы. Какая масса переменных! Любая физиологическая константа строго индивидуальна у каждого человека.

Умопомрачительно, кругом одни исключения!

Но тем не менее Эразму удалось подметить одну закономерность. Люди полны разнообразия и сюрпризов, но как вид они с поразительным постоянством ведут себя согласно неким общим для всех правилам. В определенных условиях, особенно если они скучены на ограниченном пространстве, люди реагируют на стимулы коллективной ментальностью, слепо подчиняясь другим людям и теряя свою индивидуальность.

Иногда люди ведут себя как герои, иногда – как последние трусы. Особенно интересовало то, что происходило с людьми, когда он проводил свой излюбленный «панический эксперимент» на толпах людей, обитавших в больших отборочных бараках. В ходе этих опытов он врывался в помещение, убивал одних людей, оставляя других живыми. В таких условиях экстремального стресса обязательно находились лидеры, люди, обладавшие большей, чем остальные, внутренней силой. Эразм очень любил убивать именно их, а потом наблюдать деморализующий эффект, производимый этим убийством на остальных особей.

Может быть, объем выборки, которую он успел обработать за несколько столетий, оказался слишком мал. Может быть, надо подвергнуть острому опыту и вскрыть еще тысячи образцов, прежде чем он сможет прийти к окончательным выводам. Это была монументальная задача, но, будучи машиной, Эразм не слишком задумывался над подобными ограничениями.

Одним из своих сенсорных зондов он коснулся щеки более рослой из двух девочек и ощутил ее ровный пульс. Казалось, даже капельки крови не хотели выдавать ему тайну людей, словно вся их порода составила против Эразма мощный заговор молчания. Суждено ли ему во веки веков остаться в их глазах круглым дураком? Волокнистый зонд снова скользнул в канал внутри искусственной кожи робота. Но прежде чем сделать это, он намеренно и нетерпеливо разодрал девочке кожу.

Когда независимый робот забирал этих двух идентичных близнецов у их матери, она страшно ругалась, обзывая его чудовищем. Какими же ограниченными созданиями оказались люди! Они не понимают важности того, что он делает, не видят общей картины.

Лазерным скальпелем-саморезом он вскрыл мозжечок меньшей из девочек (которая была на 1, 09 см короче и на 0, 7 кг легче, а следовательно, не была «идентичной» сестре) и принялся наблюдать за мозговой активностью ее погруженной в наркотический сон сестры – это была выраженная содружественная реакция. Очаровательно! Но как это возможно, ведь девочки не связаны между собой физически – ни телесно, ни с помощью какого-либо аппарата? Могут ли они чувствовать боль друг друга?